— Они распахивают двери перед процессией! — горячо возразил Бак, шокированный этим разговором, так явно отдающим саботажем, пытаясь подыскать наиболее веские аргументы, подобающие хорошему гражданину. Эту звучную фразу он услышал на вводной лекции, когда вновь поступающих знакомили с программой обучения, лекции, на которой наиболее запомнившимся ему докладчиком был доктор Кронер.
— Они захлопывают дверь перед любым и каждым, — сказал Гаррисон. — Вот что они делают.
— Говорите немного потише, — предупредил доктор Роузберри.
— А мне все равно, — отрезал Гаррисон, — особенно после того, что они сделали с единственным взрослым человеком в этом сборище недорослей. Они выставили Протеуса, вот что они сделали!
— Да Протеус умер много лет назад, — сказал Бак, уверенный, что теперь-то ему удалось поймать Гаррисона на лжи.
— Это его сын, его сын Пол, — сказал Гаррисон. — Так вот что я тебе скажу, мой мальчик, — иди и получай свои деньги на стадионе, и пусть будут синяки, боль и кровь. В этом есть и честь и слава — пусть небольшая на худой конец, — но ты никогда не возненавидишь самого себя. И уж во всяком случае, держись подальше от этих первых рядов процессии, где ты тут же заработаешь по шее, если только вообще не свернешь ее себе на всех взлетах и падениях, ожидающих тебя, когда ты будешь возглавлять целый выводок фабрик. — Он попытался подняться, но с первого раза ему это не удалось, и он сделал вторую попытку. — Во всяком случае, желаю счастливого пути.
— Куда же вы? — сказал доктор Роузберри. — Посидите с нами.
— Куда? Прежде всего отключить ту часть Заводов Итака, за которую я отвечаю, а затем на какой-нибудь остров или в какую— нибудь хижину в северных лесах, в лачугу в Эвеглейдс.
— И что там делать? — спросил Бак, пораженный.
— Что делать? — спросил Гаррисон. — Делать? Вот в этом-то и вся суть, мой мальчик. Все двери закрыты. Делать нечего, кроме как пытаться подыскать себе тихую гавань, без машин и без автоматов.
— А что вы имеете против машин? — сказал Бак.
— Они рабы.
— Ну, так в чем же дело? — сказал Бак. — Я хочу сказать, машины ведь не люди. Они прекрасно могут работать.
— Конечно, могут. Но ведь они к тому же еще и соревнуются в этом с людьми.
— Да ведь это же очень здорово, учитывая, что они избавляют людей от многих неприятных работ.
— Каждый, кто вступает в соревнование с рабом, сам раб, — тихо сказал Гаррисон и вышел.
Брюнет в студенческой форме, выглядящий, однако, значительно старше, отодвинул свой нетронутый бенедиктин и адскую воду на стойке бара. Он внимательно пригляделся к лицам Роузберри и Юнга, как бы стараясь запомнить их, а затем вслед за Гаррисоном покинул ресторан.
— Давай выйдем в вестибюль, там мы сможем поговорить спокойно, — сказал Роузберри, когда снова начался цикл песенок.
«Бодрей, бодрей, мы снова здесь…», — завели молодые голоса, и Юнг с Роузберри двинулись по направлению к вестибюлю.
— Ну, — сказал доктор Роузберри.
— Я…
— Доктор Роузберри, если я не ошибаюсь?
Доктор Роузберри поглядел на помешавшего им человека с усами песочного цвета, в сиреневой рубашке, с бутоньеркой такого же цвета и в ярком жилете, контрастирующем с темным костюмом.
— Да.
— Моя фамилия Холъярд, Холъярд Э. Ю., я из госдепартамента. А вот эти джентльмены — шах Братпура и его переводчик Хашдрахр Миазма. Мы как раз собирались направиться в дом директора университета, но тут я заметил вас.
— Я в восторге, — сказал доктор Роузберри.
— Брахоус брахоуна, боуна саки, — сказал шах, чуть заметно поклонившись.
Холъярд нервно рассмеялся.
— Я полагаю, что нам предстоит обстряпать завтра утром небольшое дельце, не так ли?
—О, — сказал Роузберри, — вы, следовательно, тот, кто должен сдавать экзамены по физподготовке?
— Вот именно, вот именно. Я уже несколько недель не держал и сигаретки во рту. Это отнимет много времени?
— Нет, не думаю. Пятнадцати минут будет вполне достаточно.
— О? Так быстро? Ну, вот и отлично. — Теннисные туфли и шорты, которые Холъярд купил сегодня, не успеют истрепаться за эти несколько минут.
— О, виноват, джентльмены, — сказал Роузберри. — Разрешите вам представить Бака Юнга. Он наш студент.
— Лакки-ти такару? — спросил шах юношу.
— Нравится вам здесь? — перевел Хашдрахр.
— Да, сэр. Очень нравится, сэр, ваше высочество.
— Да, большие перемены произошли здесь со времени моего студенчества, — сказал Холъярд. — Клянусь богом, нам ведь приходилось вставать рано утром, подыматься на холм в любую погоду и сидеть в залах, выслушивая скучнейшие лекции. Ну и конечно, какому-то бедняге приходилось стоять перед всеми нами и бубнить по шесть дней в неделю, и чаще всего получалось, что он был плохим оратором и совсем уж никаким актером.
— Да, профессиональные актеры и телевизионные передачи значительно улучшили дело образования, сэр, — сказал Бак.
— А экзамены! — сказал Холъярд. — Сейчас это очень здорово, сами знаете, подбираешь ответы, а затем тут же узнаешь, сдал ты или нет. Милый мой мальчик, нам-то ведь приходилось писать столько, что просто руки отваливались, а потом еще надо было дожидаться целыми неделями, пока профессор примет у тебя экзамен. И часто получалось так, что они еще и ошибались в отметках.
— Да, сэр, — вежливо согласился с ним Бак.
— Ну, значит, завтра я повидаю кого-нибудь из ваших ассистентов, не так ли? — сказал Холъярд, обращаясь к Роузберри.
— Я полагаю, что мне следует лично заняться вашими экзаменами, — сказал Роузберри.